Но, однако же, до Малларме был Теодор де Банвиль со стихотворением "Прыжок с трамплина". Если прочитать сначала Банвиля, а потом Малларме, становится очень хорошо видно, как занудливая лирика Парнасцев, которые не могут остановиться и все расписывают эту реальность, как будто тут есть что расписывать, сжимается в творчестве символистов до нескольких катренов. Есть такой термин "сила лирического сжатия", он кагбэ намекает, что в лирике огромный образ можно упихнуть в 2-3 слова, а за счет универсализации, которая в любой лирике заложена, читатель "развернет" его так, как ему самому удобно. Если принимать это во внимание, символизм - гораздо больше лирика, чем все эти сраные парнасские сонеты. С Банвилем связана еще одна смешная история: когда Рембо прислал ему "Пьяный корабль", Банвиль, как надутый мэтр, сообщил, что надо бы стихотворение переписать и разъяснить читателю, что, мол "Я - корабль...", превратив его тем самым в т.н. персонажную лирику, а то нехорошо так сразу читателя в лоб огорошивать. За что, впрочем, мэтр был послан Рембо в жопу (Артюр Фредерикович редко стеснялся в выражениях), и правильно. Тем не менее, поучительный "Прыжок с трамплина" прилагается ниже.
читать дальшеВот так бы он наверняка
Вошёл в грядущие века,
Великолепный этот клоун:
С пятном румянца на щеке,
В своём трёхцветном сюртуке —
Зелёном, жёлтом и лиловом!
Недаром, лёгок так и смел,
На целый мир он прогремел,—
Не зная, что такое мимо,
Он головою пробивал
Бумагой стянутый овал
И прыгал сквозь кольцо из дыма!
Он был настолько невесом,
Что покатился б колесом
По лестнице головоломной;
И засверкал бы и расцвёл
Его взъерошенный хохол
Цветком огня средь ночи тёмной.
А остальные прыгуны,
Актёрской зависти полны,
Следя за ним в тревоге смутной,
Не понимали ничего
И говорили: «Колдовство!
Не человек, а шарик ртутный!»
Толпа кричала: «Браво, бис!»,
А он, всем телом напрягшись,
Весь, как пружина в ярком платье,
Он ждал наплыва новых сил
И про себя произносил
Слова какого-то заклятья.
Он обращался к своему
Трамплину, он шептал ему:
— Гляди, полны места и ниши,
Я разгоняюсь для прыжка,
А ты, заветная доска,
Меня взметни как можно выше!
Машина мускулов стальных,
Взметни меня — и в тот же миг
Взлечу я бешеной пантерой
С тем, чтоб с тобой утратить связь,
О респектабельная мразь
И спекулянты из партера!
Пошли мне силы для прыжка
До купола, до потолка,
Чтоб, устремившийся к вершинам,
К тем солнцам мог бы я прильнуть,
Что в небе скрещивают путь
С полётом молний и орлиным.
Туда, в грохочущий эфир,
Где дремлет вековечный мир
В ночи глухого мирозданья,
Где, бегом пьяные, века
Спят, опершись на облака,
С трудом переводя дыханье.
Вперёд — и выше — и вперёд
Туда, за твердь, за небосвод,
Что кажется темницы сводом,
Туда, за грани высших сфер,
Где боги позабытых вер
Грозят забывшим их народам!
Всё выше! И в конце концов —
Нет ни девчонок, ни дельцов,
Ни критиканского засилья!
И стены мира разошлись —
Мне только синь! Мне только высь!
Мне только крылья, крылья, крылья!—
Так он промолвил — и резвo
Он от помоста своего,
Пробивши купол многоцветный,
Взлетел — и сердце циркача
Вошло, любовью клокоча,
Туда, в простор междупланетный!